Где-то на сопках

1. Где-то на сопках

Ягода была неважнецкая. Хоть и спелая, но редкая и некрупная. И мокрая от дождя. Впрочем, мокрыми были и хвойные лапы вокруг, и мох под ногами, и вся тайга.
Дождь шел с вечера. Хорошо, что мы успели прийти на место, поставить палатку и развести костёр. Такой, что его не смог залить ливень, за стеной которого сразу скрылись соседние сопки, и который с такой силой хлестал по палатке, что казалось, пробьёт её насквозь. Палатка тесная, одноместная, мы забрались в неё втроём - дед Павел, Вовка и я. Всю ночь капли барабанили по зыбкой брезентовой стенке, низко нависающей над головой. Снизу припекало - прежде чем поставить палатку, дед велел протопить на этом месте костёр. Затем жар смели в сторону, но мне всю ночь чудились тлеющие под боком угольки. Дед рассказывал, что они раньше часто делали так, и настелив веток, спали накрывшись плащ-палаткой. Иначе холодно. Как на войне. Про войну дед рассказывал - немного, когда выпивши. Конечно, будет холодно - под плащ-палаткой-то. А для палатки место греть - это лишнее, мне так кажется. Вот хвои бы натаскать сухой, да побольше… Дед любил рассказывать про тайгу, про то, как они с отцом и дядей Володей ходили по разным местам, колотили шишку и набирали полные горбовики ягоды. «Приехали мы с Сашей в субботу под вечер - тогда один выходной был. Прошли по тропке до той болотинки, а там - ой-ёй-ёй, ягода - исключительная. И набрали мы тогда девять вёдер, у меня шестиведерный горбовик был, у Саши - на три ведра».
Это какая же тогда была ягода? Я уже час беру эту бруснику, то и дело ссыпаю полные горсти в котелок, а он не наполнился еще и наполовину. Пальцы застыли от холодной росы. Вокруг, кажется, россыпь тёмно-красных ягод, но стоит подойти поближе, видишь - кисточки на кустиках такие же редкие. Склон зарос молодыми сосёнками, полно здесь валёжин и трухлявых пней. В десяти шагах ничего не видать. Но если встать на пень, видна соседняя сопка с прямыми высокими соснами на гребне, ёлки в сыром распадке, и вершины раскидистых сосен на краю нашей сопки. Тот край более интересен - крутой, каменистый, но ягоды там почти нет. Дальние сопки закрыты дождевыми тучами, небо серое, низкое. Противно звенят комары. Я растянул ворот свитера почти до самых ушей, но кровопийцы садятся на лоб, на нос. Я пытался перебегать с места на место, но комары отстают ненадолго. А дед на комаров внимания почти не обращает. Споро берет ягоду. Пятнадцать минут - совок. А Вовка, младший братец, просто молча злится…
Чтобы не нагибаться за каждой ягодкой, я передвигался от пенька к пеньку, от кочки к кочке то на корточках, то на коленках. Изо мха, словно из мокрой мочалки, выжималась холодная вода. Я этого уже почти не замечал, поскольку основательно промок ещё пока мы шли на эту сопку от места ночёвки. Шли сперва по тропке, потом по каменистому руслу ручейка, по заросшей танковой дороге - во мху, среди берёзок и сосёнок - две колеи-тропинки. Затем вовсе свернули в чащобу, и через полчаса были у досок. Дед так называл это место, потому что там лежало несколько толстых широченных плах. Раньше их было больше, дед с отцом даже строили из них навес для ночлега. Доски жгли нерадивые ягодники. Место знали многие - об этом свидетельствовала груда пустых бутылок в кустах под сосной. А вообще здесь после войны была лесосека, брёвна трелевали вниз по заболоченной падинке. Остатки просто бросили. Срубы-помосты, выходящие в падинку, и ряды толстых брёвен, которые так и не скатили по ним, уже почти превратились в труху. Между ними выросли молодые деревья. Такие брошенные лесосеки встречались тут через каждые километр-два. Да и мы ночевали возле одной из них.
- Сейчас-то всё позаросло, - говорил дед. - Когда по-первости сюда ездили, здесь всё голо было. Тогда мало кто сюда ездил. Электрички не ходили, поезда на станции минуту стояли…
Когда переходили падинку, под ногами чавкал набухший торфяник, пружинили мшистые кочки, сапоги проваливались в сплетение корней, под которыми тихо текла ледяная вода. Замшелая колея проехавшего тридцать лет назад трелёвщика вывела нас на гребень. В прошлый раз мы выходили сюда под вечер. Пахло нагретой смолой, навстречу сквозь хвою светило солнце, и как-то сразу открылись впереди далёкие синие сопки. У горизонта кусками рафинада блестели снежные гольцы. А теперь сверху мокро, снизу мокро…
Мы уже бывали здесь две недели назад, и в этот раз собирались по орех, но подвела погода. До кедрачей мы не дошли, да и плохо бить шишку в дождь.
Зашумели, закачали ветвями в пасмурном небе сосны. Где-то рядом с гулким шорохом посыпалась в горбовик ягода - дед опорожнил очередной совок.
- Огой! - позвал он. Я откликнулся.
- Ты вот что, сходи, посмотри вправо по сопке. Там хорошая ягода должна быть. Мы собирали там, лет десять назад. Я ещё часы потерял, швейцарские, так и не нашёл.
Историю про часы я много раз слышал. Кажется, это в тот раз дед попал в медвежий капкан.

- Пойдём все вместе, - предложил я. Дед не согласился:

- Здесь ещё местинки хорошие попадают. Ты сходи, мы с Вовой тут брать будем.
Деду не терпится узнать - а вдруг где-то рядом есть ягода лучше? Но он никогда не уйдет с облюбованного места, пока не обберёт его дочиста. Ничего, посмотрим, задержится ли он здесь, если я приду через полчаса с полным котелком.
Я не пошёл прямо по гребню, там плотный частокол молодых сосен сплетенных сухими нижними ветками. Можно обойти эти заросли понизу. Я быстро спустился в распадок. Он менее заболочен, чем тот, что мы переходили утром. Ручей здесь почти не выходит на поверхность, урча глубоко под замшелыми глыбами. Распадок зарос болотным багульником, попадается душистая смородина и кустики голубики с переспелыми, расползающимися в пальцах ягодами. А это что такое? На рыжей сфагновой подушке краснели ягоды. Не иначе, кто-то просыпал собранную бруснику. Обогнали, гады-немцы, сказал бы дед. Наверняка они обобрали то место, куда я иду. Я попробовал подобрать рассыпанное, но вдруг обнаружил, что ягодки приросли к кочке тонкими бурыми ниточками, а потянув за ниточку, увидел и зелёные стебельки с меленькими листочками. Да это же клюква! Только мелкая какая-то. Я пособирал её минут пять, и убедившись, что в котелке почти не прибавляется, пошёл наверх.
Что же тут собирать? Дед, видимо, не был тут с тех пор, как потерял те самые часы. Все заросло, брусничник совсем редкий, много пожухлых листочков, а ягоды почти совсем нет. Я пробирался вдоль гребня, и метров через двести увидел сквозь ветки очертания скалы-останца. Взяв немного левее, я через минуту вышел на небольшую прогалину возле подножия. Скала высотой с трёхэтажный дом формой напоминала зуб, и была сложена из тёмно-серого камня, рассеченного трещинами на отдельные глыбы. Наверху вцепилась корнями в гранит маленькая узловатая сосёнка. Я попытался вообразить, что это развалины древней сторожевой башни.
Тихо. Зашуршали по листьям мелкие капли - снова начинался дождь. А мне всё равно, и так весь промок. Если не двигаться, сразу становится холодно. Я подошёл к краю каменистой площадки. Сразу за ней заросший склон круто уходил в распадок. Внизу, под скалой, темнела осыпь. Курумник, то есть - припомнилось дедово словечко. За распадком щетинились деревьями спины сопок. На первую мы ходили раньше, а на тех, что за ней, не были никогда. Собирать ягоду не хотелось. Хотелось приключений. На скалу, что ли залезть? Нет, сперва надо развести костёр, так интереснее. И обсушиться можно чуток. Я выбрал свободный от травы пятачок между камнем и замшелой валёжиной. Наломал смолистых сосновых веточек, отщипнул с берёзы кусок тонкой отслоившейся бересты. Ветки сложил шалашиком, подсунул под них бересту. Присев, прикрыл собой от ветра. С первой же спички весело взметнулось пламя. Окружающий воздух сразу стал холодней, а серое небо - ниже и темнее. Вот было бы оно сейчас голубым. Или… зелёным. Подожду здесь немного, подумал я.